«День театра — 2019»
https://theatreday.culture.ru/
Песенная традиция села Лопатни Клинцовского района Брянской области.
Хорошая сохранность большей части традиционного музыкального наследия села Лопатни связана с деятельностью сельского самодеятельного коллектива «Лопатенские казачки», участники которого — местные жительницы 1940-х –1960-х годов рождения. Основу репертуара ансамбля составляют местные лирические и хороводные песни, а также образцы современного творчества. Частые выступления в Лопатенском сельском доме культуры и в других селах района, безусловно, поддерживают исполнительский уровень этого коллектива. Другим важным фактором, влияющим на сохранность традиционных музыкальных форм в селе, является то обстоятельство, что певицы старшего поколения находятся в хорошей физической и вокальной форме. Среди них в первую очередь следует назвать двух сестер — Анну Прохоровну Кудрину (1934 г. р.) и Акулину Прохоровну Литвякову (1939 г. р.). Показательно, что в экспедиции 2010 года партию высокого сольного подголоска в ансамбле, состоявшем как из пожилых, так и более молодых певиц, исполняла именно А.П. Литвякова.
Наиболее востребованным в настоящее время является обширный пласт сравнительно поздних лирических песен, составляющих основную и излюбленную часть репертуара лопатенских певиц. Сами исполнительницы, однако, называют такие песни «старинными». В их числе такие широко популярные на западной Брянщине песни, как «Не ходи ты, казаченька, крутыми горами», «Як посеяв казак гречку», «Ветер с поля, туман с моря», «Соловей-соловья, что смутён-невесёл?», «Ох и брала девочка ягоды-клубницы» и другие. Их особенностью является почти неограниченная свобода в выборе времени и места исполнения: по словам народных певиц, их можно петь в любом застолье, «когда собяруцца бабы на улице» — «на вýлицах», или, например, на свадебном гулянье.
В музыкально-стилевом отношении эти песни аккумулируют в себе характерные черты поздней музыкальной традиции, возникшей как результат усвоения крестьянской средой городской культуры. Имеется в виду широкий звукоряд напевов, ощутимое влияние мажоро-минорной тонально-гармонической системы и черты ритмической организации метрического типа. Наконец, одним из знаковых качеств этого стиля является специфический тип многоголосной фактуры, получивший в исследовательской литературе определение «пения с подводкой». Его характеризует разделение всего певческого коллектива на две партии: ансамблевую (в местной терминологии — «басы»), которую озвучивает основная масса певиц в нижнем грудном регистре, и сольную, всегда исполняемую одной певицей в предельно высоком, головном регистре. Партия этого голоса, резко выделяющаяся не только высотой и тембром звучания, но и мелодическим своеобразием, в Лопатнях имеет выразительное название «брать в гору». Еще одним признаком такого двухголосия являются октавные созвучия в заключительных разделах музыкальной формы.
Этот тип многоголосия, в котором современные лопатенские певицы часто практикуются и поэтому прекрасно его воспроизводят, оказывает влияние на другие песенные жанры местной традиции. Его черты можно обнаружить и в более ранних традиционных лирических песнях (например, в жнивнóй песне «Пора мати жито жати»), и в образцах современной песни романсного склада («Однажды вечерней порою»).
Вторым доминантным жанром современной песенной традиции села Лопатни являются весенние хороводы («карагоды»), приуроченные здесь к послепасхальному периоду. Карагоды водили, начиная с первого понедельника после Пасхи, в течение сорока дней — до праздника Вознесения («Вшéстя»). В Лопатнях существовала примета: на какой улице девушки раньше запоют карагодные песни в послепасхальный понедельник, те раньше остальных выйдут замуж: «На якóй ýлице дéвки пéрвы запéють, дак зáмуж пóйдуть тады».
Вечерами на свободном пространстве главной улицы собирался огромный круг людей — «на всё сялó», который составляло всё женское население разного возраста: девушки, замужние женщины (бабы) и старушки, но к ним также могли присоединяться и мужчины («все люди пели, все-все!»). Лишь на Радуницу — день всеобщего поминовения усопших — когда всем селом ходили на кладбище, убирались там («прибирали могилки, вешали полотенце на кресты»), а затем служили панихиду и устраивали поминальную трапезу на застеленных скатертями могилах, карагоды водили по возвращении с кладбища — «после обеда».
Современный карагодный репертуар составляют такие образцы жанра, как «Попросился черноморец и к Марусе ночевать», «Як по лугам, по лугам, по зелёным мурагам», «Что с-под лесику, лесу тёмнага», «Хожу я гуляю вудоль карагода» и другие. Все эти песни также относятся, скорее, к позднему стилевому слою традиции. Для них характерен широкий звуковой диапазон, склад многоголосия со значительной ролью терцовых созвучий, ритмический склад, близкий ритмике равномерно-периодического типа. Также обращает на себя внимание специфическая манера их исполнения — в нижнем регистре, кажется, нарочито грубыми голосами, резко подчеркивая припевные разделы и концы музыкальных периодов, что напоминает солдатскую манеру пения. Всё это резко контрастирует не только стилю обрядовых и ранних лирических песен жанров, которые участницы ансамбля стремятся исполнять в достаточно высоком регистре, но даже исполнительской манере поздних лирических песен, которой свойственна бóльшая текучесть, закругленность мелодических фраз и тенденция к пению высокими голосами.
Хореография лопатенских хороводов не отличается разнообразием: их водят по кругу, взявшись за руки, при этом шаг участников карагода не зависит от музыкальной ритмики — никто не стремиться «попасть в такт», синхронизировать музыкально-ритмическое и хореографическое движение. Направление движения карагодов меняется вместе с окончанием каждой строфы — то в одну сторону, то в другую. Более сложной является хореографический план хоровода «Хожу я гуляю вудоль карагода»: согласно сюжету песни, в круг выходит парень, ходит внутри него, затем выбирает из стоящих в кругу участников «тестя», «тёщу», «жену» — «як замуж выбираеть жа!» В кругу или позади карагодного круга маленькие дети прыгали — «скачуть як зайчики», видимо, в соответствии со словесным текстом припева «Заинька серенький».
Характерный для западно-брянской зоны хоровод-шествие «Стрела» в селе Лопатни, видимо, прекратил свое существование в первое послевоенное время. Вспоминают о нем только жительницы старшего поколения, которые отмечают, что «Стрелу» водили их матери, когда сами они были еще маленькими детьми. По таким рассказам сегодня можно установить лишь, что «Стрелу» водили на Вознесение (Вшéстя), вытянувшись в одну шеренгу и взявшись за руки, при этом передвигались в быстром темпе: «Адúн за ‘дным за руки брáлися и бéгли па сялý. Эта назывáецца Стрялá».
Ушли из коллективной памяти и другие архаичные музыкально-фольклорные жанры. О гряных песнях известно только, что их пели на Гряной неделе — сразу после Духа (то есть Троицы, по церковному календарю), а также помнят первые слова песни «На гряной нядели русалки сядели». Яркими приметами старинного песенного стиля в памяти певиц выступают непременное требование петь высокими голосами («песню нáда висóка петь!»), а также протяжные возгласы «у!» в конце строф. «Укали» раньше в гряных и жнивных песнях. В репертуаре лопатенских певиц сохранилась лишь одна жнивнáя песня — «Пора, мати, жито жати, колосок налився», ее на редкость развернутый поэтический текст, по-видимому, с течением времени впитал в себя несколько самостоятельных сюжетных линий:
Пора, мати, жито жати — колосочек налився.
Пора мати дочку тдати — голосочек змянився.
Змянився мой галасочек, як былиначка в поле.
Ой не дав жа мне Божа ой ни щастя, ни доли.
Толька дав и мне Божа разарителя в доме.
А ён пье и гуляя, придя дамов — разоряя.
А як прийдя да дому, не гаворя са мною.
Як вазьму я вядёрачки, пайду в Дунай за вадою,
Паставлю я вядёрачки пад крутою гарою.
Сама пайду, красна девка, а и з броду да броду.
А и з броду да броду, шукать перяброду,
Шукать перяброду, ти не найду свайго роду.
Не нашла я свайго роду, а нашла синя моря,
А на том синям мори — хлопцы-рыбаловы,
Хлопцы-рыбаловцы, праўдалы малойцы,
Закидайтя сети на быстрыя реки,
Паишчитя долю парню маладому.
Не паймали долю, а паймали шчуку,
Шчука-рыба йграя, сабе пару мая,
А мне маладому парачки немая.
Тольки в мине пары, што глазачки кары,
Тольки палюбови, што чорныя бровы,
Тольки в мине шчастя, што девачка Настя.
Помнят певицы и то, что во время жатвы на поле непременно должен был звучать жнивной голос. Остапенко Анна Ивановна вспоминала, как она специально просила свою маму спеть на поле: «Мам! Папéй жа и на маём жúте!»
В пассивной форме бытуют ныне жанры зимнего календарно-обрядового цикла, связанные с обходом дворов под Новый год. В настоящее время фрагментарно фиксируются песенные тексты колядок, которые адресовались неженатой молодежи — девушкам («А в ляску-ляску на желтом пяску») или парням («У варот-варот калина стаить»). Оба текста исполняются на один напев, песенная строфа всегда содержит характерно жанровый рефрен «Святый вечар добрым людям!». В отрывочном виде местные жители вспоминают сегодня обряд «вождения козы», но в изобилии воспроизводятся песенки посевáльников — мальчиков, совершавших утренний новогодний обход и разбрасывавших в домах горсти зерна, пшена и других злаков.
Видимо, сравнительно долгое время практиковался в селе масленичный обычай вешать калóдку. По рассказам жителей, раньше в течение всей масленичной недели взрослые могли привязать платок к руке незамужней девушки или неженатого парня, которых встречали на улице, на работе, или заставали в доме. Те должны были «откупиться» — угостить. Если в других местах вешание колодки чаще всего осознается как общественное порицание не вступившей в брак молодежи, то в Лопатнях считается, что обряд способствует совершению браков: кому повесят колодку, тот в этот год обязательно женится. Всю праздничную неделю женщины на улице пели обрядовые песни — короткие поэтические тексты, исполняемые на один обрядовый напев, составляли своеобразную сюиту. Их пение не было непосредственно связано с центральным масленичным обрядом — колодкой. Очевидно, звучание масленичного напева очерчивало особое обрядовое пространство — пограничный период между зимним сезоном и Великим постом.
Наиболее сохранившейся частью раннего — обрядового — музыкального фольклора села Лопатни является группа свадебных песен. Хотя свадьбы «по-старому» не играют уже несколько десятков лет, свадебные песни, равно как и многие эпизоды традиционного ритуала, хорошо известны современным певицам разных возрастов.
Свадьба начиналась с этапа, который назывался змóвины. В дом девушки приходили отец и мать потенциального жениха спрашивать ее согласия на брак. Они приносили с собой хлеб, который девушка принимала, если соглашалась выйти замуж. В этом случае хлеб оставался лежать на столе до следующей обрядовой встречи будущих родственников — до заручин, где его поедали в знак достижения взаимного согласия. Однако если в течение времени, которое проходило между змовинами и заручинами, девушка изменяла свое решение, то она возвращала хлеб родителям жениха.
Заручины устраивались за 2–4 недели до свадьбы, на них приглашали только самых близких родственников, обязательно присутствовали родители с обеих сторон, а также маладэй и маладэя, то есть «молодой» и «молодая» (именно так в Лопатнях называют молодоженов, практически никогда не прибегая к наименованиям «жених» и «невеста»). Подходя к дому «молодой», родственники «молодого» стучат в окно, просятся переночевать. Зайдя в дом, спрашивают, не находили ли потерянную тёлочку. Для опознания своей «тёлочки» им подводят по очереди несколько девушек, последняя из них — невеста, в которой все признают то, что ищут, кричат: «О! Наша! Наша!».
На заручинах устраивается совместное застолье, во время которого происходит важный обрядовый акт — одаривание невестой жениха и его родственников. Вручая подарки свекрови и свёкру, молодая кланялась им и впервые называла их матерью и отцом. По окончании застолья могли идти в дом жениха — смотреть печь. Там также устраивали застолье, на котором пели песни, плясали под гармонь. Но при этом никогда не исполняли свадебные обрядовые песни.
Та часть обряда, которая в местной традиции считается свадьбой, проходила в два дня — воскресенье и понедельник, которые, применительно к свадебному ритуалу, называют «первый» и «втарый» день. Считается, что в первый день свадьбу гуляют у маладэй, а второй — у маладога, хотя в реальности многие обрядовые акты совершаются в обоих домах, иногда даже параллельно.
В воскресенье утром молодые ехали венчаться (либо «расписываться»). Невесту собирали к венцу, центральным эпизодом сборов было расчесывание косы — трепáть касý. Невеста сидела за столом, бóльшая (ближняя подруга, которую могли также называть подневестницей) расплетала ей косу, надевала на голову венок, сзади привешивала «целый пук» разноцветных лент. По утверждениям рассказчиц, младшая сестра или другая девочка-родственница сидела «кóла касы» и продавала косу, требуя за нее деньги, угрожающе стуча палкой по стене. Осталось невыясненным, кто ее выкупал, очевидно, родственники невесты же. После венчания жених привозил невесту в ее дом, встречая ее, родственники пели песню:
Мятитя вулачку да канца,
Едя Нютачка с-под венца.
Звенчали яе не задаром,
Звенчали яе за гроши.
Што яе Мишечка хароший.
После небольшого угощения молодой возвращался к себе, а затем в обоих домах разворачивался один из ключевых обрядов местной свадьбы, который называется чапáть каравáй. В доме невесты с него начинается масштабный эпизод обряда, называемый посáдом (в доме жениха посада не было).
Действие, определяемое как «чапать каравай», по существу представляет собой завершение изготовления каравая — центрального ритуального символа западно-брянской свадьбы. Хрёсная (крёстная мать молодой) вносила на вéке (крышке от квашни — дежú) испеченный накануне каравай и ставила его на стол перед невестой. Также заранее приготавливали éлец — «кучерявый», то есть ветвистый, сук какого-либо дерева, например, орешника или ёлочки. Не обязательно специально делать елец для конкретной свадьбы, в деревне могло храниться переходящее свадебное деревце, которое при необходимости одалживали невесте (или жениху). Сук для ельца «аблýпливали» — тщательно счищали кору и обматывали бумагой, украшали бумажными цветами.
Сигналом к «чапанию» каравая служит пение цикла обрядовых песен, в которых обрисовывается общественный характер свадебного обряда и гипертрофированные качества обрядового хлеба:
А чия ж ета мати
По соседачкам ходя
И саседачак прося?
Вы саседачки мае,
Прийдитя вы-ка мне,
К маяму дитяти
Караваю чапати!
Караваю, мой раю,
Я ж кола тябе йграю.
А в нашем караваю
С десяти каров масла.
Да яец полтораста,
Из сями криниц вода…
После того как каравай ставили на стол, крёстный отец молодой, держа над караваем елец, возглашает:
Первым разом, Божжим часом!
Отец-мати, ти есть ты в хати?
Благаслави свайго дитяти
Караваю чапати!
Люди — собравшиеся родственники невесты — отвечают хором: «Бог благаславить!». Крёстный во второй раз: «Вторым разом, Божжим часом!..» Ему так же отвечают. После третьего испрашивания благословения, крёстный трижды перекрещивает ельцем каравай и втыкает (тóркаеть, таркáеть) его в хлеб. Сразу же кто-либо из присутствующих накрывает каравай с ельцем платком — каравай «пачапáли».
То же самое происходит и в доме жениха. Свадебный каравай стоит некоторое время на столе, затем его убирают в сторону, но он остается в доме до вечера, до конца свадебного гулянья.
Сигналом к началу посада служит песня, которую поют девушки — подруги молодой:
Летели гусачки через сад,
Крикнули-гикнули на весь сад:
Пора тябе, Валечка, на посад!
Что ж вам, гусачки, за ета?
Есть в мяне таточка на ета…
По окончании песни замужняя женщина из числа присутствующих («нáда штоб замýжния, с мужиком жила, штóбы лáдна в доме яé, штобы всё передалóся [молодой]») снимала с невесты венок (его клали на каравай, а ленты раздавали девочкам-подругам) и закручивала куксý, завúнчивала волосы молодой и повязывала ей платок — делала прическу замужней женщины и надевала женский головной убор. И во время этих обрядов, и на следовавшем за ними застолье невеста сидела за столом одна (то есть без молодого) — этим и объясняют исполнители название посад для всего этого продолжительного действа.
Завершается посад разделением каравая (в Лопатнях говорят также — раздавать каравай) — обрядом, в определенном смысле противоположным «чапанию» каравая. Начинается он пением краткой песни, слова которой обращены к высшему, святому покровителю — Богоматери:
Благослови, Божжа Мати,
Караваю раздати!
Затем крёстный отец невесты троекратно испрашивает благословения на разделение каравая, произнося характерную словесную формулу:
Первым разом, Божжим часом!
Отец-мати, ти есть ты в хати?
Благаслави свайго дитяти
Караваю раздати!
Так же присутствующие трижды отвечают «Бог благословит!». После третьего раза крёстный вынимает елец, трижды перекрещивает каравай правой рукой, держа ею нож, ручка которого обмотана платочком-носовичком (каравай нельзя резать голой рукой!), и начинает резать каравай на маленькие кусочки. Родственников невесты поочередно падзывáют пад каравáй, первыми — непременно родителей (отца-мать), молодой дарят деньги, родственникам за это дают кусочек каравая и подносят рюмку водки (гарéлки). При этом каравай не съедали сами, а выходили во двор, куда собиралось «всё сяло» смотреть свадьбу, и в свою очередь, делили каравай между собравшимися: «Крóшачки раздасú — всех людей пастарóнних». Делалось это для того, чтобы «комары не кусали».
Ближе к концу свадебного застолья посылают молодых девушек — дéвок — «от маладой к маладому звать гостей». В доме жениха их угощают, и жених с дядей (именно так или подженишником называли неженатого парня, друга молодого) на украшенных подводах едут к молодой. По пути им перегораживают веревками дорогу, требуя выкуп за невесту.
В ожидании приезда жениха, невесте в доме поют вереницу свадебных песен, среди которых есть величания — хвалебные песни молодому, а есть и, напротив, дразнилки, где высмеивают несуществующие пороки новобрачного:
А куды ты, Валечка, глядела?
Палюбила Колечку слюнтяя.
Ён задом сядить, як панич,
Перявернетца — свиный лыч!
Савиныя вочачки, цаплин нос.
Куды тябе, Валечка, черт панёс!
Не сяди, Кулиначка, не сяди,
Атчини вакенца, пагляди:
Ти висок месечка на неби?
Ти харош Петечка на кани?
Он харош-харош, ще й пригож…
По приезде в дом невесты, молодому и дяде приходится выкупать подушки, постель, сундук. После выкупа молодых благословляют родители невесты, стоящие в пороге дома. Порог выступает своего рода чертой — границей, переступая которую невеста навсегда покидает родной дом:
Ня стой таточка в пароге,
А я вжо в тябе в дароги.
Приступись ко мне близенька,
Поклонюсь табе низенька,
И в ручки-ножки па-трошки,
И в рятивыя сярдечка.
Следуя словам звучащей песни, молодые целуют икону, кланяются родителям, невеста принимает «благославлёную» икону. Молодые садятся на воз на постель и уезжают в дом жениха.
В свою очередь также на пороге дома молодых встречают родители жениха, свекровь — в вывернутой шубе, на голове шапка. Невесте подносят водку, две рюмки она выливает «кругóм сябé», а третью выпивает. Молодые держатся за руки (у невесты в одной руке — «благославлёная» икона, завешанная полотенцем и завязанная красной лентой). Свекровь берет руки молодых (опять же не голой рукой, а замотав ее полотенцем) и ведет их в дом до самого кутá — угла с иконами, куда невеста, в том случае, если она честная, вешает и привезенную с собой икону, ленту от нее отдает какой-нибудь девочке-родственнице, например, сестре жениха. Первый свадебный день заканчивается застольем в доме жениха.
Второй день отмечен целым рядом обрядов, имеющих целью испытания молодой и включение ее в новый социум. Утро понедельника начинается с проверки честности молодой («в старину требовали прóстину»). В знак честности невесты шли по селу с красным флагом, который нес дядя-подженишник, молодой дарили гарелку красного цвета, «штоб анá к мáтке пашлá — угастúла, што чéсная. Ня тóльки матери — всим гастям». В случае если молодая оказывалась нечестной или выходила замуж, будучи беременной, прыдáнням (так называли родственников невесты, приходивших гостями в дом жениха) вешали на шею хомут.
Также утром у жениха устраивали застолье, на котором делили каравай. Происходило это так же, как и накануне вечером в доме невесты. Во время раздачи каравая молодая должна была одарить подарками всех присутствующих на свадьбе родственников жениха («маладáя всех-всех аделяя»), они дарили ей что-либо в свою очередь.
Наиболее значимым ритуальным событием второго свадебного дня, по мнению информантов, является хождение молодых к колодцу за водой, которое происходило после деления каравая — новобрачных гнали за вадóй. Молодая должна была принести два ведра воды на коромысле (на карóмисле), не меняя при этом плеча, то есть не перекладывая коромысло на другое плечо. Принесенную воду «продают» свадебным гостям (всем гуляшчим) — вёдра с водой ставят у калитки, а гости бросают туда монеты, впоследствии эту воду пьют. Вместе с молодыми к колодцу шел дядя, который нес красный флаг — символ целомудренности (честности) невесты. По некоторым свидетельствам, молодых у колодца трижды обливали водой. По возвращении флаг прибивали к дому жениха.
Свадебные застолья могли устраиваться в доме молодой или молодого также и на третий день, однако, видимо, это не было обязательно.
Что касается свадебных обрядовых песен, то наибольшее их число, по мнению нынешних лопатенских певиц, звучало в первый свадебный день — у молодой. Иногда даже говорят, что «у молодого (то есть в понедельник) песен не пяють», что конечно же является преувеличением, так как отдельные обрядовые песни должны звучать, например, во время раздачи каравая в доме жениха утром второго дня. Однако действительно, подавляющее большинство записанных в Лопатнях свадебные песни сопровождают какие-либо обряды воскресного свадебного дня. Музыкальная организация лопатенской свадьбы, как и повсюду на западе Брянской области, лаконична. В ритуале звучат очень небольшое число напевов, очень близких, сходных друг с другом, как по типу ритмической организации, так и в ладово-мелодическом отношении.
Как видим, фольклорная музыкальная традиция села Лопатни во многом сохраняет активное бытование, несмотря на то, что безусловно находится сегодня в угасающем состоянии. Причиной последнего являются, в первую очередь, социальные факторы — значительный отток из села людей молодого поколения, разрушение традиционного жизненного уклада, массированное давление современной городской поп-культуры. Впрочем, данная ситуация не уникальна, она характерна для большинства русских территорий.
